Прыжок в послезавтра - Страница 38

Саня давно приблизился со всем необходимым. Валентин дал себя одеть, выпил слегка солоноватый и кислый напиток, очень быстро восстановивший силы.

Ему по-прежнему не хотелось никого видеть и слышать. Но он не мог не думать о своем поведении и об отношении к людям, которые были теперь его современниками. Недавнее бегство от любопытствующей толпы уже не казалось разумным. Пожалуй, появись в его время, в XX веке, человек из средневековья, он и сам бы побежал поглазеть на это небывалое чудо. Нет, он напрасно оскорбился, увидев толпу под террасой. И все-таки возможность повторения таких встреч, с любопытствующими толпами вызывала в нем внутренний протест.

Обедал он в одиночестве, позволив Сане прислуживать за столом.

После еды он попытался уснуть, но сон не пришел к нему.

Как быть? Как вести себя?

А потом вспомнился рабэн Даниэль Иркут, его слова об экспресс-запоминании, и он подумал, что это, пожалуй, единственный выход для него — экспресс-запоминание.

— Акахату. Рабэна Акахату, — скомандовал он в микростанцию, в памяти которой были позывные ученого. Раздался негромкий щелчок, поток легкий звон, и какая-то женщина ласково сообщила:

— Рабэн Акахата улетел на Луну. Сейчас он на обратной стороне. Связаться с ним можно лишь по срочному вызову. Впрочем, если вам крайне необходимо…

— Ладно, я подожду, когда он вернется домой. — Теперь, когда решение было принято, Валентин готов был потерпеть несколько дней. Он и дольше был согласен потерпеть.

Два признания в любви

На следующее утро первой связалась с ним Ноэми. (Он снял запрет на связь).

— Как самочувствие, Валентин? Извини, что беспокою, но я соскучилась по тебе.

— Входи, — сказал Валентин. — Я буду рад.

— Считай, уже вошла, — рассмеялась Ноэми. — Мысленно. Я далеко, в лаборатории. Ты включи видеостанцию.

Она возникла в воздухе и была еще красивее, чем обычно. Отчего красивее — оттого ли, что сегодня иначе причесалась (белокурая коса охватывала голову, как венок)? Оттого ли, что очень ей к лицу серое платье? А может быть, все объяснялось потаенной грустью в серых, даже скорее синих глазах, грустью, странно уживавшейся с улыбкой и жизнерадостностью?

— Ты слышал новость? Вчера астрономический дозор на Меркурии обнаружил этого… ну, таинственного лазутчика. И знаешь где? В трех миллионах километров от поверхности Солнца. Фу, какой ты недогадливый! Я о шаровидном теле. Такая жалость…

— Жалость? Почему жалость?

— Там ведь миллионы градусов!.. Оно, наверняка, сгорело. Никакому твердому телу не выдержать такой температуры.

— Ну и что?

— А тебе его не жаль?.. — Ноэми нахмурилась, но тут же рассмеялась. — Хочешь, открою тебе свою маленькую мечту. Слушай внимательно, но никому об этом, хорошо? Я только тебе и по секрету. Я была твердо уверена, что это посланцы внесолнечной цивилизации. А теперь что же? Просто метеорит. Такая жалость!.. Почему ты чересчур серьезный, Валентин?.. Ну ладно, до встречи, — она помахала рукой. — В два часа дня я вернусь, и тогда уж не позволю тебе хмуриться и грустить.

Смех ее еще долго звучал в ушах Валентина.

Валентин связался с Филиппом.

— Ты еще не завтракал? Быть может, составишь мне компанию?..

— Но я не один. У меня Эля и Халил… А если мы все к тебе?

— Что ж, валяйте…

Через минуту вся компания явилась к Валентину. Стало шумно и, пожалуй, чуточку суматошно. Это даже понравилось Селянину, напомнив о дружеских налетах в той жизни, которая теперь невозвратима. Все-таки Эля, Филипп, Ноэми, Халил были самыми близкими ему людьми на Земле.

— О телеграмме с Меркурия извещен? — спросил Филипп. — Такой исход следовало предполагать. Обыкновенный кусок камня или металла, и конец ординарный: исчезновение в огненном чреве Солнца.

— Зачем, Филипп, говоришь так: обыкновенный? Совсем не обыкновенный! Шаровидная форма — разве обыкновенность? Вспышки в поясе астероидов, гибель экипажа на «Артуре»… Зачем, дорогой, говоришь так неправильно: обыкновенность? — Халил возражал горячо и убеждение.

— Вспышки могут иметь совсем иную причину, — сказал Филипп.

— Антивещество, да? Но тогда оно не долетело бы до Солнца, раньше аннигилировало. Без антивещества необычного, ах, как много… А траектория? Траекторию вспомни.

— Значит, искусственный аппарат? Ракета?

— Если ракета, почему на Солнце упала? Нет, дорогой, не ракета.

— Тогда что же? Объясни.

— Ах, какой быстрый! Как фотон, быстрый… Не знаю, что такое. Но ты неправ, что обыкновенность.

Валентин не участвовал в споре, опасаясь сказать что-либо наивное. Отмалчивалась и Эля. Лишь после завтрака она обратилась к Селянину с вопросом, что предпочел бы он делать сегодня. Валентин в первую минуту растерялся. До сих пор его временем распоряжались другие.

— Быть может, отправимся в институт к Ноэми? — не очень уверенно предложил Филипп Чичерин.

— Или пойдем на биохимический завод… Это, дорогой, очень любопытно, из чего делают продукты. Что хочешь делают. Не сразу, конечно, еду. Сначала — аминокислоты. Все двадцать аминокислот, а потом уже продукты. Пойдем, дорогой.

— Нет, — отказался Валентин. — Если уж выбор за мной, я отправлюсь хотя бы на часок в тундру. Один.

— Зачем обижаешь, дорогой? Думаешь, мы холода испугаемся?

Валентин упрямо покачал головой.

— Я хочу один… Ну ладно, пусть кто-нибудь проводит, Филипп, например. Ему-то вы доверите мою персону?

— На Филиппа я надеюсь больше, чем на себя, — сказала Эля. — Пусть будет по-твоему. Здесь места очень похожие на те, где ты жил прежде.