Прыжок в послезавтра - Страница 45

— Правая, более сильная, — наука?.. Но ведь и наука требует таланта…

— В твоем веке были, как вижу, не очень высокого мнения о способностях человека, Валентин. А в каждом из нас скрыт Леонардо да Винчи или Бородин, которые были учеными и художниками одновременно, Курчатов или Даниэль Иркут. Степень одаренности может быть разной. Но в этом ли дело? Важно определить, кто именно таится в человеке. Сейчас определяют обязательно…

Сидели возле круглого столика, черная поверхность которого зеркально отражала лица всех четверых: обескураженное у Валентина, заинтересованные и доброжелательные у остальных.

— И ошибок не бывает?.. Ну, в выяснении задатков?

— Отчего же? Случаются и ошибки, — Эля вдруг невесело улыбнулась. — Со мной, по-моему, как раз и произошло так.

Девушка умолкла, словно испугавшись собственного признания, потом оглядела всех по очереди. Халила дольше и пристальнее, чем других.

— Извините, что я о себе. Но мне надо посоветоваться. Я еще не все до конца взвесила… Не судите строго, если я в чем-то опрометчиво или незрело. Я хочу менять профессию.

Все молчали.

— Я хочу заняться историей,

— Вот… Не я ли предупреждал!.. — воскликнул Халил. Нет, вы посмотрите на нее… Сначала — сверхчистые металлы, теперь — история, всякие там древние папирусы, следы на камне, наконечники стрел… А дальше что? При следующей неудаче?.. Зачем тебе история, скажи? Почему отступничество? И как все будет, если ты здесь, на Земле, а я там — в дальнем космосе, в экспедиции? Ведь я планетолетчик.

— Почему ты решаешь за нас обоих? Не надо, Халил,

— Но как же так? — по-прежнему горячился он.

Эля мягко прервала:

— Не надо. Пожалуйста!.. Сейчас речь о профессии, пока лишь об этом.

— Хорошо, пусть о профессии, пусть, — не отступался Халил. — Чем работа в лаборатории Бэркли не по душе? Нет, ты скажи, разве не интересно — сверхчистые металлы? В любой, самой дальней космической экспедиции исследованиями этих металлов заниматься можно. Почему история, не понимаю?

Валентин напряженно всматривался в выражение лиц, вслушивался в интонации. Халил явно встревожен. Значит, планы и надежды его в чем-то не совпадают с решением Эли?.. Ноэми отмалчивается. Только ли удивлена?. Она любит Халила, и для нее поступок Эли, пожалуй, не только перемена профессии. Неужели тогда, во время полета к дельфиньим островам, Халил открылся в чувстве, которое Эля не может разделить?

— Все-таки объясни, почему история? — огорченно спрашивал Халил. — Почему трах-тарарах? Неожиданно почему? Что такое случилось?

— Неожиданности нет, Халил. А отступничество… Если уж всю правду, то я изменила прежде всего истории. Ноэми подтвердит… А в лаборатории все поймут меня… И первый Бэркли поймет. Он большой умница и очень душевный человек, наш Бэркли!.. А почему теперь… Я уже сказала: произошла ошибка, когда определяли склонность. А может быть, и не было ошибки, а всему виной обстоятельства. Наверное, повлиял он, Валентин, верней то, что заглянула в его память. Наверное, что-то пришло от разговоров… ну, об этом шаровидном теле, в котором могли ведь быть и мыслящие существа. В общем, не знаю. И главное ли теперь выяснять причины?

Они и вправду были очень разные — Халил и Эля. Он — порыв, огонь, взрыв. А она — словно олицетворение сдержанности и терпения.

— Ты и всякие там папирусы?! Не верю!

— Отчего же не я? — Было такое впечатление, будто Эля успокаивает разобиженного мальчишку. — Если потребуется, займусь и папирусами.

— Но какая связь: история и вот он… нет, не Валентин, хотя и он тоже… А вот история и шаровидное тело?

— Есть связь, Халил.

— Не понимаю…

— Чуточку выдержки, я объясню. Я хочу окунуться в прошлое не ради самого прошлого…

— А разве я не об этом?.

— Халил!..

— Молчу, молчу.

— Я хочу проследить, когда и как передовые идеи влияли на ускорение человеческого прогресса, и, наоборот, когда и как мракобесие, умственный консерватизм, а порой и тупость тормозили, задерживали движение вперед. Сказать по правде, меня волнует больше второе… Хорошо бы подсчитать примерный ущерб, нанесенный человеческими заблуждениями и ошибками, ущерб во времени, в материальных и трудовых затратах.

Она говорила всем, но смотрела на Валентина.

— Но к чему вся затея? Какая нужда? — не выдержал опять Халил. — Историю все равно не переиграешь,

— Ты, как всегда, спешишь, Халил, — Эля сдержанно улыбнулась. — Я не собираюсь увязнуть в прошлом. Мне хочется выяснить, какие причины вызывали те или иные решения, ту или иную политику. Такие исследования — не новость. Но историки обычно брали только самые основные экономические и социальные причины. Слишком уж трудоемкая это работа — прослеживать взаимосвязи. А я хочу охватить все, понимаете, по возможности все причины, которые мешали людям двигаться кратчайшими путями. Вплоть до предрассудков и переживших себя, а значит, и неумных обычаев… Тебе ясно, Халил?

— Еще бы не ясно… — хмуро вымолвил планетолетчик.

— Ой, Эля! — ошеломленно воскликнула Ноэми. — Это же сумасбродство — взяться за такую работу. Это же сотни тысяч, если не миллионы различных комбинаций. Это же весь опыт человечества, все науки вплоть до антропоники. Хотя антропоника не в счет, слишком молодая наука. Но все равно, где же справиться одной?

— Я думаю, что придется заниматься и антропоникой, — сказала Эля и повернулась к Валентину. — Ты еще не слышал об антропонике?.. Когда-то родилась бионика. Теперь от нее отпочковалась антропоника. Ее открытия позволили создать, например, твоего Саню предельно похожим на живого человека. А справиться, Ноэми, будет, конечно, не просто.